Маугли - Страница 101

101

Маугли заворчал по-волчьи, и собаки умолкли.

— Хо, — сказал он, бесшумно садясь на землю. — Будь что будет! Маугли, какое тебе дело до людских логовищ? — и он потёр себе губы, вспоминая, как много лет тому назад его рот ушиб камень, брошенный в него другой людской стаей.

Дверь хижины отворилась; женщина выглянула в темноту. В комнате закричал ребёнок, и женщина через плечо крикнула ему:

— Спи. Это шакал разбудил собак. Скоро наступит утро.

Сидевший в траве Маугли задрожал, как в лихорадке. Он узнал этот голос; тем не менее, чтобы вполне удостовериться, тихо позвал, удивляясь, что человеческая речь сразу вернулась к нему:

— Мессуа! О Мессуа!

— Кто зовёт? — спросила женщина, и её голос дрогнул.

— Разве ты забыла? — спросил Маугли, чувствуя, что у него пересохло во рту.

— Если это «ты», как назвать тебя? Скажи. — Она прикрыла дверь и прижала руку к своей груди.

— Нату! Охо, Нату! — ответил Маугли, потому что, как вы помните, так звала его Мессуа, когда он впервые пришёл в селение.

— Войди, мой сын! — позвала она Маугли.

Он вошёл в круг света и взглянул в лицо Мессуа, женщины, которая была с ним добра и жизнь которой он спас. Она стала гораздо старше; её волосы поседели, но ни её глаза, ни голос не изменились. По обычаям женщин, она думала, что увидит Маугли таким же, каким он был в день разлуки с ней, и её глаза с изумлением окинули его грудь и голову, касавшуюся верхнего косяка двери.

— Сын мой, — прошептала она и бросилась к его ногам. — Но нет, ты больше не мой сын, ты бог лесов. Ай!

Он стоял в красном свете масляной лампы сильный, рослый, красивый, с чёрными волосами, рассыпавшимися по его плечам, с ножом, висевшим на шее, с головой, украшенной венком из белого жасмина, и его действительно легко было принять за дикое божество лесной легенды. Дремавший в люльке ребёнок проснулся и громко закричал от ужаса. Мессуа повернулась, чтобы успокоить мальчика; Маугли же стоял неподвижно, оглядывая кувшины для воды, котлы для похлёбки, мешок, мельницу для зёрен и другие принадлежности человеческого жилища, которые были ему памятны.

— Что хочешь ты: поесть или напиться? — прошептала Мессуа. — Здесь всё твоё. Мы обязаны тебе жизнью. Но скажи: тот ли ты, кого я звала Нату, или действительно ты божество?

— Я — Нату, — ответил Маугли, — и забрёл далеко от своих мест. Увидев огонь, я пришёл сюда. Но я не знал, что ты здесь…

— Мы побывали в Кханиваре, — робко сказала Мессуа, — и англичане хотели защитить нас от тех людей, которые собирались нас сжечь. Помнишь?

— Я не забыл.

— Когда английский закон сказал своё слово, мы вернулись в поселение злых людей, но не могли найти его.

— Это я также помню, — заметил Маугли, ноздри которого подёргивались.

— Мой муж поступил полевым работником и, как очень сильный человек, скоро приобрёл небольшую землю здесь. Мы не так богаты, как прежде, но нам не нужно много.

— Где он, человек, который копался в грязи, когда им овладел страх?

— Он умер год тому назад.

— А этот? — Маугли показал на ребёнка.

— Это мой сын, родившийся во время предпоследних дождей. Если ты божество, дай ему милость джунглей, чтобы он был в безопасности посреди… посреди твоего племени, как мы в ту ночь.

Она подняла ребёнка, который, забыв свой страх, потянулся ручками к висевшему на шее Маугли ножу, чтобы поиграть им; юноша осторожно отвёл в сторону маленькие пальчики.

— Если ты Нату, унесённый тигром, — задыхаясь продолжала Мессуа, — это твой младший брат. Благослови же его.

— О! Что я знаю о вещи, которая называется благословением? Я не лесной бог, я не его брат и… О матушка, матушка, у меня так тяжело на сердце! — Опуская на землю ребёнка, он задрожал.

— Немудрёно, — ответила Мессуа, хлопоча над котелками, — вот что значит бегать ночью по болотам. Без сомнения, лихорадка забралась в твоё тело до самого мозга костей. — Маугли слегка улыбнулся, не веря, будто что-нибудь в джунглях могло ему повредить. — Я разведу огонь, а ты напейся горячего молока. И брось этот жасминовый венок; от него в нашем маленьком доме делается трудно дышать.

Маугли сел и, закрыв лицо руками, забормотал что-то. Разнородные, новые для него, ощущения охватили его, точно он действительно был отравлен. Голова у него кружилась, и он чувствовал себя нехорошо. Большими глотками юноша выпил молоко. Время от времени Мессуа поглаживала его по плечу, не зная, правда ли он её сын, Нату, или перед ней какое-то чудесное создание из джунглей, во всяком случае довольная, что он, по крайней мере, существо из плоти и крови.

— Сынок, — сказала она наконец, и её глаза загорелись гордостью, — говорил ли тебе кто-нибудь, что ты красивее всех людей?

— А? — протянул Маугли. Он, конечно, никогда не слыхивал ничего подобного. Мессуа засмеялась мягким, счастливым смехом. Выражение его лица послужило для неё ответом.

— Значит, я первая? Это хорошо, хотя мать редко говорит своему сыну такие хорошие вещи. Ты очень красив. Я никогда не видала другого такого человека.

Маугли повернул голову, стараясь посмотреть на себя через своё жёсткое плечо, и Мессуа опять расхохоталась и смеялась так долго, что юноша, не зная причины её смеха, вторил ей; ребёнок, тоже смеясь, бегал от одного к другой.

— Нет, ты не должен смеяться над своим братом, — сказала Мессуа, прижимая ребёнка к своей груди. — Если ты сделаешься наполовину так же хорош, мы женим тебя на младшей дочери короля, и ты будешь ездить на огромных слонах.

101